Меня называли то алмазом без огранки, то необъезженной лошадью

Могла бы жить как ханская дочь. Об этом не раз говорили односельчане, знавшие тайну семьи златоустовского журналиста Алии Гарницкой, которая нынче отмечает юбилей

— Но теперь-то это не тайна?

— Нет, конечно, прошло столько лет. Я родилась в войну, был лютый голодный год. Одна бездетная семья, знатная и состоятельная, уговорила маму обменять младенца на… корову. Сделка состоялась. Счастливые супруги, укутав меня в бархат, кашемир и атлас, заторопились домой. Но стоило им переступить порог, как мать принялась отбирать дитя обратно: передумала безоговорочно. А сестра моя огрела палкой ни в чём не повинную корову и тоже выгнала её за ворота, вслед за хозяевами.

Вот так я осталась с родной семьёй, чтобы разделить с нею все тяготы и беды. Их было немало. С фронта пришла похоронка: отец погиб. Мать решила увезти нас в Ташкент, но на первой же пересадке — это был Златоуст — у нас украли все деньги и документы. Куда мы без них? К бездомным присматривался уполномоченный по оргнабору, искал рабочую силу на лесоповал. Мой старший брат «завербовался» (так говорили в те времена о контрактниках). Нас увезли в леспромхозный посёлок ЦУП. Нет, это не Центр управления полётами — это центр угольных печей. Лесорубы сплавляли по реке Ай из Веселовки брёвна, они после лесопилки загружались в огромные печи, где превращались в уголь.

— В каком окружении пришлось жить в рабочем посёлке?

— Было немало ссыльных, отбывших свой срок в лагерях ГУЛАГа. Замечу, люди с клеймом врагов народа в самом народе таковыми не считались.

Я научилась у них жизнестойкости и даже некоему авантюризму. Без этого я бы не решилась, наверное, улететь на край света — на Сахалин, чтобы увидеть море. Здесь в трудовой появилась запись первой рабочей специальности — головорез!

В отделе кадров моё весёлое изумление не разделили, объяснили, что есть такая работа — отрезать головы рыбам перед засолкой.

Кстати, здесь, на острове, мне снова улыбнулась судьба стать «ханской дочерью». Корейская бригада рыболовов под руководством Александры Хан, Героя Соцтруда, гремела своими рекордами на всю страну. Мой азиатский облик привлек её внимание, она спросила: не кореянка ли я? А позже, к концу сезона, вдруг выдала: поедешь ко мне в Холмск, там у меня сестра завучем в школе работает, получишь аттестат, дальше — посмотрим.

Но смотреть, конечно же, не пришлось. Мой независимый характер избегал чьей-либо опеки, я вернулась в Златоуст.

Очерк о Сахалине опубликовали в «Златоустовском рабочем» без промедления, потом пригласили в штат корреспондентом.

— Без аттестата?!

— Да, без аттестата. Только взяли обещание, что получу наконец среднее образование в вечерней школе. Мы там сидели за партой с Львом Комаровым. Это было как раз в тот золотой для него период, когда о нём трубили даже за границей. Он создал в обычном кружке с детьми самый лёгкий самолёт в мире. Посыпались предложения на конструкторскую работу, но для этого надо было иметь документ хотя бы о среднем образовании. Самородок…

Моя наставница в журналистике Клавдия Ивановна Каледина тоже относила меня к самородкам и, в зависимости от настроения, называла то алмазом без огранки, то необъезженной лошадью. У неё самой тоже не было диплома: свои молодые годы она провела в заключении, как жена «антисоветчика, дальневосточного журналиста А. Швера». После реабилитации писатель Борис Дьяков издал несколько книг (между прочим, раньше, чем Солженицын), где рассказывал и о драматичной судьбе Клавдии Ивановны. Ей приходило немало писем, в основном от бывших лагерников. Она никому не отвечала — наверное, не хотела о прошлом.

А в отношении журналистского диплома я была убеждена, что вузовские знания далеки от реальной жизни. Надо было лучше знать промышленность, социальные схемы. И вообще, умение писать — дело второстепенное: надо найти золотую крупицу факта — это само вывезет твой материал.

— Спорная позиция. Но соглашусь с тем, что во времена перестройки журналисту потребовалось самостоятельно изучить до сих пор неведомое: либерализация цен, приватизация, акции, маркетинг, банкротство…

— Да, в то время я как раз была редактором промышленного отдела: металлурги, машиностроители, железнодорожники… Разорение предприятий, безработица, невыплата зарплаты, протесты-голодовки, митинги. Политические события тех лет доставляли мне много страданий.

— А в советские годы разве всё было гладко? Ничто не смущало журналиста?

— Перегибы были, конечно, но не так масштабны и ущербны. Потому мы не лезли на рожон, соблюдали правила игры: одобряем, поддерживаем. Правда, измучили меня кабинетные лжепочины, которые пресса должна была сделать крылатыми. Вот звучный почин: машинист грузовых поездов обязуется провести за месяц рекордное число тяжеловесов. Но чиновники не знают, что при формировании составов ничего не зависит от машинистов, всё решает поездная обстановка. Стальная колея не позволяет излишние манёвры, чтобы собрать кому-то тяжеловес, иначе вся работа остановится.

Или взять Героя Труда инструментальщика Михаила Порсева — таких, как он, в области были единицы: он владел сверхточной тонкой сложной работой — изготовлением пресс-форм. Но вот поддались новомодному веянию о наставничестве — и дали ему бригаду молодых новичков. Но в честь чего отвлекать на несвойственную рабочую педагогику профессора-инструментальщика от основной работы? Он потом признался: это был самый тяжёлый период.

А как дискредитировал себя почин для водителей: отвёз свой груз — не смей возвращаться порожняком, бери попутный груз. Наш водитель из-за попутных грузов объездил всю Среднюю Азию и никак не мог вырваться на уральскую трассу. А когда наконец через месяц вернулся в Златоуст, то огорошил, что должен ещё увезти попутный груз в Эстонию.

— Говорят, к вам приезжала столичная журналистка Лидия Графова?

— Приезжала, самой уже не верится. Это было так давно. Она летала в Арктику, опускалась в батискафе в волны Тихого океана, встречалась в тайге с тигроловами. Она лауреат премии имени Сахарова, правозащитница, хотя не имеет диссидентской биографии. Она считала, что компромисс с властью ради дела, ради помощи кому-то важнее, чем противостояние. Я придерживалась такой же позиции. Со свойственной ей кипучей энергией она старалась помочь обустроить моё будущее. Была убеждена, что мне надо переехать в Москву, поступить в МГУ, ради этого она встретилась даже с каким-то профессором. Планам её не было конца: «Поедем в Таллин, оттуда пароходом на Соловки, я взяла на нас путёвки, будем отдыхать в Доме журналистов на Планерной, надо с тобой посетить Новодевичье кладбище…».

Она умерла в прошлом году, похоронили её на Троекуровском кладбище. Жизнь задолго до этих событий развела нас: в ДТП погиб мой муж Константин Николаевич Гарницкий, и мне было не до планов. Вот уже несколько лет ни я, ни дочь не можем на Украине посетить дорогую могилу. Но в Карелии, на Онежском озере, есть действующий маяк Гарницкий, он указывает путь к старинным соборам Кижи. Мечтаю побывать там, поклониться тому, кто прославил нашу фамилию. А пока в интернете рассматриваем карту, где обозначен маяк Гарницкий и остров Гарницкий.

— С каким настроением вы прожили свой юбилейный год?

— С грустным. Люди моего возраста, что ни говори, живут в цейтноте. Пётр Серебряков в стихотворении о шахматах писал: время — страшный соперник, сидящий напротив. Речь, конечно, не о шахматных часах…

— Вы были не раз чемпионкой города по шахматам. Говорят, у вас есть ещё одно увлечение: коллекционируете художественный чугун, фарфор. Откуда эта тяга к старинному?

— Ну хоть что-то старше тебя!..

Фёдор Пронин

Фото из архива «Златоустовского рабочего»