Пусть бомбы мимо пролетят

Тупая боль пронзила тело. Ощущения… как от сильного удара палкой. Но это была разрывная пуля, прошившая бедро и живот. Раны забинтовали прямо поверх одежды и велели самому ползти в пункт первой помощи. Сопровождения не положено. Бой ведь идёт, передовая, — 84-летний фронтовик Игорь Цирлин вдруг замолчал и отвёл увлажнившиеся глаза. — Вы разрешите, я закурю?.. Казалось бы, чего там? Давно всё переварилось…

Линия огня

Его фронтовая история началась летом 43-го с конфуза. Вместе с другими новобранцами 17-летний Игорь отстал в Пензе от эшелона. Начальник поезда разрешил нескольким бойцам сбегать на станции на базар, чтобы купить хоть чего-нибудь свеженького. Поезд мчался от Златоуста практически без остановок.

По дороге ребята поедали горько-солёный концентрат горохового супа. Это было не слишком вкусно. Да и воды не хватало: сколько взяли — выпили. Между тем когда посланцы за провизией вернулись на перрон, эшелон уже был на выходных стрелках. Видимо, поступил приказ трогаться. Война, кто же будет задерживать поезд из-за нескольких солдат?

Стали они самостоятельно пробираться к фронту на попутных поездах. Деньги, что собрали на продукты, израсходовали, купленную зелень съели. Соль, которая в то время была на вес золота, меняли на еду. Наконец в городе Карачеве Брянской области нашли на стоянке эшелон, забрали свои уже пустые сидоры, шинели и отправились на передовую догонять курсантский батальон.

Такие батальоны формировались тогда во всех военных училищах страны. Резерва уже не хватало, фронту нужна была помощь. Игоря забрали в армию прямо со школьного урока. В Златоустовском пулемётном училище вместо положенного года курсанты провели только четыре месяца. Но подготовлены они были гораздо лучше, чем новобранцы-срочники.

…По Брянским лесам к линии фронта ребята вышли под вечер. Первое, на что обратил внимание Игорь, — это странное пощёлкивание, напоминающее щебет птиц. Оказалось, идёт стрельба, характерный звук издают разрывные пули. А потом была первая фронтовая ночь и первая бомбёжка. Игоря разбудил жуткий вой.

— Такое свойство интересное: по мере приближения к земле бомбы издают звук все сильнее, и кажется, что каждая летит именно тебе на голову, — вспоминает Игорь Львович. — Потом уже начинаешь различать по звуку траекторию: на каком расстоянии от тебя упадёт. А в момент взрыва земля уходит из-под ног.

И это не фигура речи — на самом деле так происходит. Слава богу, никого не задело в первую ночь. Немцы тогда бомбили в темноте, что называется, по площадям. Ночь мы провели практически без сна. До того сильно спать утром хотелось! Но тут начался миномётный обстрел, уже прицельный. Появились первые жертвы.

А я… невольно заснул, прямо под этим обстрелом. Хотя у нас окопов даже не было. Опушка леса, земля жёсткая, много ли в галечнике нароешь? Скрёб-скрёб да и заснул. Просыпаюсь — тишина. Обстрел закончился, немцы выполнили свое задание — потревожили. Мы начали окапываться капитальнее. Однако вскоре получили приказ двигаться дальше.

Ложка для солдата

Отдельный батальон 407-го стрелкового полка экипировали, вооружили. Выдали ППШ — хорошие автоматы. Но и немецкие шмайсеры тоже ценились. Они были полегче и покомпактнее. Бойцы шагали всю ночь. Спать по-прежнему хотелось страшно. Игоря то и дело хватали за плечо, чтобы в строй вернуть. Засыпал прямо на ходу, постоянно отклоняясь от курса. Так прошли километров пятьдесят в глубь брянского леса. Обосновались на опушке.

Повсюду — трупы лошадей, людей, запах неприятный, лето же. Накануне во время наступления много наших погибло. Кто же в лесу конным строем атакует? Это был один из самых странных приказов, но их, как известно, не обсуждают. И тут Цирлин вдруг обнаружил, что у него… нет ложки. Надо сказать, что для солдата вещь эта очень важная. Ежели суп притащат, как без неё похлебаешь? Спросил у бойцов, есть ли запасная. Ни у кого не оказалось, естественно. И проявил тогда наш земляк всё своё детское легкомыслие в полной мере.

Видно, не могли понять немцы, что такое творится с мальчонкой. А тут кто-то из наших крикнул: «Ложись!» Только я плюхнулся на землю — началась пальба. Спасли небольшой рост и малые объёмы. Дополз до своих, и только тогда до меня дошло, что запросто шлёпнуть могли, с жизнью бы расстался из-за какой-то ложки.

— Не страшно вам было к трупам прикасаться?

— Понимаете, притупились на фронте все чувства и ощущения. Это, кстати, очень плохо, когда в таком юном возрасте видишь смерть. Теряешь адекватное отношение к действительности. Страха не было. Это сейчас смотреть на умершего человека тяжело. А тогда… я был нацелен на одно — ложку добыть. Но бывало, что кухонные принадлежности и жизни спасали. Приполз к нам однажды на передовую солдат с термосом.

Суп туда наливали в полевой кухне в тылу. Полз он на передовую, конечно, без особой охоты, но командиру же не возразишь. Солдат уже почти добрался, и тут ему в спину попал осколок. Спас его тогда этот металлический термос. Бойцы, правда, без супа остались, кое-как полкотелка нацедили.

Колесо войны катилось уже в обратную сторону. После взятия Орла начались переброски частей вслед за отступающими немцами. Линия фронта уже не была сплошной. Однажды батальон оказался в окружении. По приказу бойцы бежали километров пятнадцать. Насколько это было опасно и тяжело, можно судить по одной лишь детали. Игорю дали коробку с пулемётной лентой весом килограммов десять. За всё время марш-броска он даже не переложил коробку из руки в руку. Как схватил, так ладонь и не разжимал.

А потом они вышли на оставленную немцами хорошо укреплённую линию обороны. Большое поле, окопы вырыты в полный рост, и «дачки» из берёзы возвышаются. Так называли красноармейцы немецкие туалеты. Любили гитлеровцы эстетику — непременно будочки устанавливали над окопами. Игорь спустился в один из блиндажей. Зрение тогда было острое.

Видит: в полумраке сидит немец в каске с автоматом наготове, вот-вот стрелять начнёт, но не шевелится. Приблизился красноармеец с осторожностью, ткнул пальцем — рухнул враг, каска в плечи ушла. Оказалось, истлевший труп. Почему немцы его не забрали, кто знает? Но обычно своих они не оставляли.

Белоглазый недруг

В одном батальоне с Цирлиным воевал курсант, с которым познакомились ещё в Златоустовском училище. Тульский шахтёр, парень со странными, удивительно светлыми глазами. Невзлюбил Игоря белоглазый со времён учёбы. Ну невзлюбил — и ладно, что ж теперь сделаешь? А тут произошла разведка боем. Когда не хватает агентурных данных, применяют такой манёвр, заставляющий действовать огневые средства противника.

Лейтенант дал команду свистком, крикнул: «Вперёд!» (к слову, ни разу не слышал Игорь Львович, чтобы, поднимая бойцов в атаку, кричали: «За Сталина!») Рядом штрафная рота пошла с диким матом. Этот утробный рёв перекрывал даже пальбу и взрывы. В роте были не только уголовники, но и просто несчастные люди. Попасть в неё не составляло труда. Сказал что-нибудь не то — и всё. Чуть поодаль — заградительный отряд с пулемётом.

На тот случай, если бойцы вздумают бежать назад. А ещё на этом участке фронта были части РОА — Русской освободительной армии. Они устраивали провокации. Как ночь, кричат: «Ура! Вперед!» Бойцы, не разобравшись, спросонья поднимаются, бегут в атаку, а их встречают огнём.

Предательства на фронте хватало. На Украине — особенно, ну и в Прибалтике само собой. Такая была война…

— Укрылись наши ребята в лесочке. А я был замыкающим. Ползу вслед за ними. И тут по мне начали немцы прицельно стрелять. Пуля то впереди, то сзади просвистит. Было ощущение, что «кукушка»-снайпер «засидку» устроил на сосне. Я человек не слишком злобливый. А тут, помню, рассердился не на шутку да и выпустил по лесу очередь из автомата.

Вижу: кто-то падает с дерева. Знать, сбил я «кукушку». И в этот самый момент меня прошило разрывной пулей. В ногу попала и в живот. Когда стрельба закончилась, меня прямо поверх штанов перебинтовали, автомат забрали, дали винтовку и велели ползти к пункту первой медицинской помощи. Сопровождать раненых на передовой было запрещено. Ну и пополз я, а куда денешься? Сознания было мало, поэтому я его не потерял (смеётся).

Солдаты подсказали, где находится пункт. Располагался он в сарайчике с дырявой крышей. Увидел медсестру и раненого бойца — только тогда сознание меня покинуло ненадолго. Крови-то потерял много. Боли не чувствовал. Наверное, из-за шока. Медсестра, плотная деваха лет двадцати, сделала перевязку, поохала надо мной. Женское сердце доброе. Хоть не первый я ей попался раненый, но всё равно жалко. И тут опять бомбёжка по площадям началась.

Знали немцы, что в лесу наши части скрываются. Лежим мы с этим бойцом, в небо смотрим сквозь дыру в крыше. А бомбы ревут, земля ходуном ходит под нами. Лежим и думаем: «Только бы в нас не попало…» Бога не просил о спасении. Не верил я в него. Да и сейчас не шибко…

Бомбили всю ночь, а утром приехали за нами. На небольшой машинёшке в санитарный батальон повезли. Это уже в тылу, километров 30 от линии фронта. Нам вообще казалось, что там тишина, санаторий просто. Занесли меня в палатку, где операции шли по конвейерному принципу.

Запомнился хирург. Стоит, как мясник, в окровавленном переднике клеёнчатом. Заметил я, что, готовясь к операции, он «хлопнул» из мензурки спирта. А мне не дал, гад такой (смеётся). Заморозили рану американским средством — опрыскали из баллончика. Кстати, американцы здорово помогли в ту войну и вооружением, и медикаментами, и продовольствием.

Но заморозки хватило ненадолго. И тут началась дикая боль, особенно когда врач щупал кость и рассекал мышцы. Медсёстры меня держали изо всех сил, успокаивали: «Миленький, держись!» Доктор тоже подбадривал: «Ну ничего, ты крепенький». Как важны были тогда эти слова поддержки…

Вытащили меня на носилках, положили рядом с палаткой. Смотрю: белоглазый ко мне подходит с забинтованной рукой. «Братишка, — говорит, — молодец ты какой! Ты же нас прикрыл, отвлёк немцев на себя». В общем, гнев на милость сменил. Понял, что не прав был. Вот так и кончилось у нас миром.

Крысы заставили курить

Потом раненых эвакуировали в тыл, повезли в сторону Москвы. На станции Сухиничи началась бомбёжка. Все, кто мог ходить, включая медперсонал, сбежали в укрытия. А до бомбёжки произошла встреча знаменательная. В санбате документы оформляли. Смотрят девушки: «Ой, земляк!» Оказалось, это медсёстры, мобилизованные из Троицкой средней медицинской школы, где преподавала мать Игоря. Но и они удрали, когда начали бомбить, забыв про землячество.

А уральский парнишка так и остался в вагоне вместе с другими тяжелоранеными. Кругом взрывы, всё рушится, станция пылает… Чудом тогда ни один снаряд в их поезд не попал.

Долго Игорь Львович лежал в госпитале, который располагался в бывшей монастырской больнице Ростова Великого. Там и курить начал от скуки. Ходить нельзя, лежишь постоянно, а тут занятие какое-никакое. Каждый день приносили пол-осьмушки махорки.

Некурящие мальчишки меняли табак на сахар. Игорь поступал так же. Сладким продуктом холстяной мешочек уже был заполнен. Положил его под подушку, но церковные крысы стащили. Снова сахар накопил — утащили опять. Разозлился на крыс и предложил приятелю своему начать курить. Бросить потом пытался неоднократно. Особенно когда простывал. Но расстаться навсегда с вредной привычкой так и не удалось.

После госпиталя дали инвалидность на полгода. А там и война закончилась.

— Но мне хватило. Мы ведь были на самой передовой — передовее некуда. Победу встретил в Свердловске. Учился в политехническом институте, затем переметнулся в университет на журналистику. Из-за лени. Математику, химию, физику не учить, трёп один (смеётся). Нелёгкий, конечно, хлеб, как потом оказалось. Работа у журналиста нервная, сами знаете.

Работал на Камчатке в областной газете, в милицейской газете, в железнодорожном «Призыве». Материалы Цирлина на криминальные темы неизменно вызывали читательский интерес. Входил во вкус, появлялись связи, знания. Начал публиковаться в «Челябинском рабочем». Каждую неделю — криминальная история, рассказ из жизни милиции. Так прошли 20 рекордных лет сотрудничества с областным изданием.

* * * 

Свою историю любви Игорь Львович рассказывать не захотел. Интимные темы, говорит, не терпят публичности. Между тем вместе они с супругой уже 62 года.

— Я вообще не люблю философствовать, — поясняет фронтовик напоследок. — Живу как живу. Главное для меня — не обращать внимания на тёмные стороны, не стонать, дескать, никто нас не помнит, никому мы не нужны, болячки замучили… Оптимизма надо побольше. Значительно побольше. Такого животного и нездорового (смеётся). Именно это — залог долгой жизни.

Татьяна Строганова