Награда скромного героя

Сочинение на свободную тему «Есть ли в жизни место подвигу?» он всегда писал в школе лучше всех. И надо же было такому случиться… Вот настало время подвига, а парнишка даже и не заметил, как его совершил. Осознание пришло только тогда, когда фронтовику Михаилу Гребенщикову вручили награду.

Два мешка зарплаты

— Сегодня много разговоров о Великой Отечественной, много оценок разных звучит, — рассказывает Михаил Александрович. — Принято считать, что Советский Союз не был готов к войне. Но это противоречит логике. Если б он не был готов, мы бы не победили.

На мое робкое «так ведь жертв-то сколько?! Массой тел ведь выиграли…» ветеран парирует сразу: «Войны без жертв не бывает. Я и есть представитель этой самой массы. Мы, 18 — 20-летние мальчишки, были подготовлены к войне. А те, кто взрослее, — тем более. У нас с языка не срывались слова «совесть», «честь», «Родина», «патриотизм». Но все это было заложено внутри, воспитано книгами, кинофильмами, подвигами того же Павки Корчагина. Жили, конечно, мы скромно, довольствовались тем, что есть. Богатых тогда не было, бедность всех уравнивала. Продолжалась индустриализация, возводились заводы, и была надежда на лучшее. Никто не терзался вопросом, для чего создан человек. Жить означало трудиться.

По окончании карталинской «семилетки» Миша направил документы для поступления в читинскую школу военных техников железнодорожного транспорта. Но мечта стать машинистом бронепоезда не осуществилась. Почта подвела. Вызов пришел тогда, когда экзамены уже были в разгаре. Продолжать учебу в общеобразовательной школе не слишком хотелось. Да и материальное положение в семье было трудное. Отец умер рано. Мать (санитарка) осталась с тремя детьми. Решил пойти работать. Но кто возьмет 16-летнего мальчишку без паспорта?..

Двоюродный брат-тракторист позвал в колхоз. Чего, дескать, слоняться будешь без дела, приезжай, нам учетчик нужен. Два месяца Михаил мерил вспаханные земли, за что и получил свой первый заработок — два мешка пшеницы. А потом встретил случайно своего одноклассника Гришу Емельянова¸ который в типографии работал учеником наборщика. Приходи, говорит, к нам, люди нужны. Стал Гребенщиков трудиться в типографии. Набирал тексты, быстро освоился, перешел в печатный цех. Война застала 17-летнего юношу в должности печатника. Старших сотрудников забирали на фронт, и стал вскоре вчерашний школьник бригадиром цеха.

Повестку получил в конце января 1942 года, когда исполнилось 18 лет. Редактор выхлопотал отсрочку — некому работать в типографии. Но бойцовский дух не давал Гребенщикову покоя. На фронт очень хотелось. Романтика, мальчишеский патриотизм… Еще до повестки вместе с другом они бегали в военкомат — просились на передовую. И вот, наконец, собрал призывник котомку, письмо об отсрочке так никому и не показал (даже из кармана не вынул) и… уехал. Но не на фронт. А в Тюмень, в военное пехотное училище. Там провел пять месяцев. Тонны земли перекопал за это время — учились рыть окопы. Курсантский паек придавал силы. Суп гречневый, компот, масло даже. Словом, жить можно было.

Боевое крещение

Когда оставался месяц до выпуска, немцы пошли на Сталинград. В то время был издан сталинский приказ — «ни шагу назад!» Фронту нужны были бойцы. И отправились ребята на передовую без дипломов, так училище и не закончив.

…Оркестр в тот день на перроне играл особенно красиво. Поезд тронулся, и увидели мальчишки из вагонов, что начальник училища — пожилой полковник — плачет. «Чудно как-то, — подумал Мишка, — мужчина — и вдруг слез своих не стесняется». Только потом понял, что означали слезы полковника… Часто после войны эта картина всплывала в памяти.

Прибыли в воинскую часть, город Верещагино. Там формировалась 252-я дивизия, 928-й полк. Выстроили ребят: «Кто желает в автоматчики?» А Гребенщикову еще в училище это оружие понравилось. Так оказался он в роте автоматчиков. Присвоили звание сержанта и назначили командиром отделения.

А потом их дивизию отправили под Сталинград. Из-за бомбежек воинский эшелон был вынужден остановиться в городе Балашов. Расстояние 600 километров предстояло преодолеть пешком. Шли ночами, днем отдыхали, укрываясь в лесах. Кроме автомата с собой — шансовая лопатка, рюкзак с коробками патронов, противогаз, шинель.

К линии фронта добрались, когда уже смеркалось. Трассирующие пули — зрелище эффектное. Гремят орудийные залпы, земля сотрясается. Такие вот первые впечатления. Командир взвода собрал бойцов: «Утром подъем будет рано, позавтракаем, после артподготовки по моей команде пойдем в бой. Задача — добраться до вражеских окопов. А дальше… действовать по обстановке». Переночевали под открытым небом в старых окопчиках. Стояла осень. Впрочем, и зимой потом частенько так приходилось ночевать, прямо на снегу. Утром, еще до рассвета, принесли котелки: гречневая каша с кусками сала. Командир дал сигнал. И пошли ребята вперед. Во весь рост. Велели не пригибаться до тех пор, пока будет возможно.

— Сколько мы так бежали, — не знаю, — вспоминает Михаил Александрович. — Начали свистеть пули, потом стали повсюду разрываться снаряды. Страха не было. Было слово «НАДО». Уже пригнувшись, продолжали двигаться вперед так называемыми перебежками. Шлепнешься, постреляешь — снова вперед бегом, пригнувшись. Бойцы падали навзничь… Но о том, что в любую секунду могут убить, я не думал. Нужно было выполнять приказ. После одной из таких перебежек скатился в воронку. Немного окопался. Пытаюсь встать — сразу свистит пуля. Каску надел на автомат, чтоб проверять, — снова пули свистят. Понял: дальше мне дороги нет. Отступать? Так ведь команды не было, а вперед — не получается. Так и застрял в воронке на целые сутки. С ребятами переговаривались, которые в такой же ситуации оказались в других воронках. На второй день подполз к нам разведчик, сказал, чтобы назад возвращались. Пробирались мы к нашим по-пластунски, раненого на плащ-палатке тащили. Когда вышли из радиуса действия прицелов — поднялись в рост. Добирались до штаба полка долго, наша рота там располагалась. Помню, старшина дал мне котелок каши. Я так объелся с голодухи, что даже встать не смог. Мы ведь на полтора суток остались без еды. Небольшие запасы хлеба были уничтожены в первые же часы. …Потом нам сообщили, что во время этого наступления из 32 человек живых и невредимых осталось только четверо. Трое убиты, остальные ранены.

Не обошлось и без самострелов. Один себе в руку пульнул, другой — в плечо. Выстроили полк, зачитали приговор. Вывели двух этих солдат. Автоматчики выстроились в ряд. Старый солдат перекрестился и отвернулся, стал спиной. Молодой не крестился и не отворачивался… Михаилу рассказали потом, что командир дал автоматчикам перед расстрелом по стакану водки.

А потом их рота попала под бомбежку. Осколок отлетел в ногу — Гребенщиков оказался в полевом госпитале. Едва подлечился — и опять воевать. Но были и те, кто специально себе раны расковыривали, чтобы продлить пребывание в госпитале. А еще пищу сильно пересаливали, чтобы с почками начались проблемы. Но не испытывал Михаил к таким горе-воякам ни ненависти классовой, ни личной неприязни. «Ну что с дураков возьмешь?» — отмахивается.

Прямое попадание

И снова фронт. Наступила зима, создавались лыжные батальоны. В один из них зачислили и Гребенщикова вместе с узбеками и казахами, которые, в общем-то, как и Михаил, лыжи видели только на картинках. И стал он станковым пулеметчиком. Для подготовки их отправили на хутор Гремящий. Тот самый, печально известный, где немцами было совершено рекордное количество расстрелов мирных жителей. Бойцы осваивали военно-спортивный инвентарь, учились пулеметы ставить на лыжи.

В мае 42-го бой шел недалеко от Сталинграда. Задача была перекрыть дорогу к аэродрому с тридцатью самолетами. Немецкие грузовые машины шли на полной скорости. Разворачивать пулеметы у красноармейцев не было времени. К бою они подготовиться не успели. Оставалось одно — стрелять по кабинам из автоматов. Первые же очереди остановили головную машину. Из кабины выпал раненный немец. Вот тут впервые Михаилу пришлось стрелять в конкретного врага. Тело сотрясала дрожь… Но особо зацикливаться на своих ощущениях и переживаниях не было никакой возможности. Машины продолжали пребывать. Нужно было стрелять еще и еще.

Они выполнили задание. К самолетам врагу прорваться не удалось. В машинах оказались продукты. Михаил увидел плитки шоколада, набрал их много. С командиром взвода поделился. Шоколад вкусный. В первый раз в жизни наелся его тогда Гребенщиков, что называется от души. И это был странный выбор. Ведь бывалые солдаты постарались взять с собой побольше бутылок со спиртным. Впервые за много дней бойцы выспались в ту ночь в аэропорту на нарах, под крышей. Это было большим счастьем после ночевок в деревенских канавах. От поселений ведь оставались одни печи, местных жителей немцы безжалостно уничтожали. А на утро — подъем, снова каша, и «вперед — за Родину!» Но прежде после завтрака как бы между прочим за взятие аэродрома объявили ребятам благодарность главнокомандующего Сталина.

Снова бой. Рядом разорвался снаряд, второй, третий… И в этот момент Миша потерял сознание. Когда очнулся, первое, что понял: «Я живой». А второе — «очень больно». Осмотрел себя — правая рука вся в крови. Попытался встать — нога не слушается. Оглянулся по сторонам — зрелище предстало жуткое! Пулемет разбит — прямое попадание. Повсюду — части тел бойцов… Никого из отделения Гребенщикова в живых не осталось.

— Усилием воли все же поднялся. Почувствовал, что если волочь ногу, смогу потихоньку передвигаться. Это были самые тяжелые шаги в жизни. Но автомат не бросил. Какой же боец без автомата? Окажись я ближе на метр к пулемету в тот момент, в живых бы не остался. Просто повезло, чудом уцелел. И на этом 21 января 1943 года моя война была окончена.
Дальше — лечение. Ранение оказалось очень тяжелое. Плюсом ко всему еще получил воспаление легких, плеврит. Домой долгое время не писал. Вопрос ведь стоял: жить или не жить? В госпитале провел девять месяцев. Но судьба решила наградить нашего героя. Наконец он пошел на поправку.

Самая важная сводка

Мать уже была уверена, что сына потеряла. Младшая сестренка не поверила своим глазам, когда увидела, вернувшись домой, спящего брата. Тогда ведь двери на ключ не закрывали, воровать было нечего. За мамой сразу побежала: «Живой! Миша вернулся!..»

Спустя некоторое время пригласили в военкомат и вручили медаль «За отвагу». Как понял Гребенщиков, награду он получил за тот самый аэропорт. Воевать инвалид II группы уже не мог. Хронический плеврит мама вылечила народными средствами. Появлялись силы, хотелось работать. Вспомнилась профессия «наборщика», но в типографии трудиться здоровье уже не позволяло. Остались связи с редакцией «Сталинская стройка», тексты которой набирал до отправки на фронт. Написал одну заметку, другую — понравилось. А потом взяли корреспондентом в газету «На путях к Магнитогорску». Принимал по радио сводки «Совинформбюро». Михаил Александрович первым в Карталах узнал о победе. Он как раз дежурил в ночь с 8 на 9 мая. Но каких-то восторгов особых не было. Просто облегчение испытал — наконец-то все кончилось.

По разнарядке партии работал во многих газетах. Но особым и самым долгим творческим пристанищем стало челябинское телевидение. 25 лет трудился Михаил Гребенщиков в комитете по телевидению и радио, 17 из них — в должности «ответственный редактор общественно-политической редакции». Это была фанатическая преданность работе. Супруга, с которой прожили уже 57 лет, дома его в тот период практически не видела.

— Может быть, поэтому мы с женой ни разу не поссорились за столько лет совместной жизни… — смеется мой собеседник. — А если серьезно — просто повода никогда не было. У нее после работы домашние дела, у меня — переписка со всем миром. Я ведь шахматист заядлый. Придешь вечером — гора открыток на столе, всем ответить надо.

* * *
— …Вам война снится, Михаил Александрович? — поинтересовалась я напоследок.
— Нет, к счастью.
— А звание «фронтовик» с каким чувством носите?
— Я не злоупотребляю. Очень редко надеваю пиджак с медалями: в День Победы только, да вот вы сегодня попросили для съемки. Нескромно это…

Татьяна Строганова