Молитвой и судьбой хранимый

Она стояла на коленях, плакала и молилась. Иван Кузовков не мог уехать на фронт, не попрощавшись с бабушкой. Внук уходил вдаль по деревенской дороге, а бабушка ещё долго продолжала неистово его крестить, не вставая с колен. Когда в 46-м живой и невредимый офицер Красной Армии приехал в село вновь, бабушка обняла внука и сказала: «Ванюша, а помнишь, я на фронт тебя провожала? Это молитва тебя спасла…»

Военная закалка

По иронии военной судьбы 22 июня 41-го Иван находился у себя дома, несмотря на то что в армию был призван в октябре 1939 года. Служил в Московской дивизии, участвовал в парадах на Красной площади.

В 40-мсоветские войска совершали походы в Прибалтику, воевали с Финляндией в условиях суровой зимы. Потери несли большие, но своей цели Союз добился. Граница Финляндии была отодвинута от Ленинграда, Выборг стал нашей территорией. Когда извлекали уроки из этой войны, приняли решение закалять бойцов, не вступать больше неподготовленными в зимние бои. Вывезли солдат на мороз в подмосковный лес, приказали строить шалаши, разводить костры, готовить еду, в общем, выживать… Воспаление лёгких Кузовков схватил сразу. Лежал в московском военном госпитале, а потом решили до полного выздоровления отправить его домой. Как только по радио сообщили о войне, сразу же засобирался в Москву, в свою часть. Попрощался с матерью, отцом, к бабушке в деревню заехал — и на вокзал.

Когда прибыл в казарму, выяснилось, что «родная» дивизия в районе Минска уже отражает атаки немцев. Сразу в комендатуру: «Как попасть в свою часть? Помогите». Ответ прозвучал категорично: «Вас, таких отпускников по болезни, много, „к своим“ мы никого не направляем. В Туле стоит запасной полк, вот туда и езжайте. Там и будете служить». Полк насчитывал 20 тысяч человек. Верховное командование планировало подготовить резерв артиллеристов и пулемётчиков. Для этого солдат пешим ходом из Тулы по трассе Москва — Горький направили аж в Чувашию. Там учили военному делу.

— На фронт мы попали только в феврале42-го. Волоколамское направление. Там шла самая тяжёлая, решающая битва за Москву, — вспоминает Иван Павлович. — Я был подготовлен как командир пулемётного расчёта. Но почему-то как раз для нашего расчёта пулемёта не нашлось, и тогда из нас сделали связистов. Поддерживали линию связи от штаба батальона до командного пункта. Обслуживали 27 километров. Места заминированные. Надо было единую тропку знать, передвигаться нога в ногу. Если где-то на передовой случился порыв — иди и поправляй прямо во время боя.

А потом, в октябре 42-го, нас отправили под Сталинград в состав войск Донского фронта, которым командовал Рокоссовский. Вместе с войсками Сталинградского фронта предстояло окружить и уничтожить группировку в 330 тысяч немцев, что к февралю43-гогода и сделали. Фельдмаршал Паулюс и ещё 16 генералов сдались, 90 тысяч пленных. Остальные либо были ранены (их вывезли самолётами), либо остались в сталинградской земле.

Громкий агитатор

— Из особо запомнившихся операций была ещё Курская дуга. Там встретились в бою с немцами, которые второй раз сумели взять Харьков, успешно продвигались на север в сторону Москвы, овладели Белгородом. Но как только с нашими боевыми порядками закалённых вояк столкнулись, фронт остановился. На Курской дуге в июне43-гоя был принят в члены партии. Комсорг артиллерийского дивизиона, командир отделения разведки. Активных боевых действий не было аж до 5 июля. Стратегическое решение Сталина — первыми не наступать. Необходимо было укрепить оборону, дать отпор немцам, а после контрнаступления начать освобождение страны. Так в итоге и получилось. А пока в политотделах было решено не терять времени даром, вести агитацию среди немцев, чтоб сдавались агрессоры проклятые.

Немецкий я немного знал, и мне поручили выступить с обращением к гитлеровцам, в котором рекомендовалось учесть плачевный опыт Сталинградской битвы. Снабдили рупором, батарейкой, листовкой с текстом и отправили на самый передний край — сто метров до немецких окопов. Так я их и агитировал с передового наблюдательного пункта. Реакция последовала… К счастью, огонь из миномётов был открыт с опозданием, когда я уже ушёл в основные окопы. Всё благополучно завершилось. Нам было сказано: 15 таких выступлений — орден Красной Звезды. Я выступил только один раз. Готов был и дальше агитировать без всяких орденов, но пехотинцы начали возражать. Нас, говорят, днём обстреливают, а ночью ещё и вы поспать не даёте…

И вот 5 июля немцы пошли в наступление. Тогда, на Курской дуге, выстрелом пушки меня оглушило. С тех самых пор ношу слуховой аппарат в левом ухе. Меня часто спрашивают, страшно ли было на войне… Знаете, страх пропадал куда-то, кругом боевые товарищи. Да и некогда было бояться. Но однажды поймал себя на том, что испытываю это чувство. Так случилось, что я в одиночестве оказался в центре артобстрела. Запрыгнул в окоп. Прикрыться нечем. В руках — карабин. Смешно, но им пытался прикрываться. А ещё страшно было, когда мы немцев преследовали под Полтавой. Поле, где мы расположились с батареями, штурмовали лётчики-истребители. Лежишь ничем не защищённый, а фрицы по тебе из пулемёта строчат… Неприятно. Но нас учили: страх надо побеждать. И мы побеждали.

Берлинский автограф

Иван Павлович всегда стремился попасть туда, где жарко: к разведчикам, на наблюдательный пункт, в боевые расчёты. Не ради подвига — просто хотелось добросовестно выполнять свои обязанности и чувствовать, что к тебе относятся с уважением. Таких, как он, действительно уважали. А тех, кто юлил и старался в тылу скорее оказаться, на фронте не любили. Война их наказывала по-своему: либо случалось что-то нехорошее, либо погибали от своей трусости.

Окончание боевых действий Кузовков встретил в Берлине. Их дивизия как раз входила в тот корпус, воины которого водрузили знамя победы над рейхстагом. Стены этого знакового здания были исписаны красноармейцами. Всем хотелось отметиться. Кругом пестрели надписи типа «здесь был Вася из Тамбова». Оставляли их тем, что попадалось под руку: мелом, углем, иногда даже штыком выцарапывали. На главной улице Берлина Унтер дер Линден Иван с одним лейтенантом решил поискать другое место для автографа, раз уж на рейхстаге расписаться не удалось. Увидели40-метровуюколонну, установленную в честь победы Германии над Наполеоном в 1814 году. Решили на верхотуру забраться. Дверь оказалась открытой, поднялись по винтовой лестнице. Первым делом осмотрели Берлин. Он, конечно, представлял собой жалкое зрелище. Грустный после бомбёжек, дымящийся. Достал наш герой из планшетки карандаш и написал в простенке: «Орлы русские облетели орлов немецких от Сталинграда до Берлина. Иван Кузовков».

9 мая немецкое командование объявило капитуляцию. Стреляли в воздух советские солдаты из всего, что могло стрелять. За что от командиров потом досталось: позволителен разве такой расход боеприпасов? Часть, в которой служил Кузовков, перевели из Берлина на линию встречи с нашими союзниками и там он отдавал долг Родине ещё два с половиной года. Когда война кончилась, трижды Ивана переводили из дивизии в дивизию при расформировании, но на гражданку не отпускали. Хотя просился. На фронт-то ушёл студентом Московского юридического университета имени Герцена. Хотелось учиться, однако служба всё продолжалась. В Союз вернулся только в декабре 47-го.

К слову, в 46-мв Берлине произошло знаменательное событие. С участницей войны Анной Александровной они расписались в том самом здании, где немецкое командование признало свою полную капитуляцию. Многим он обязан своей боевой подруге, с которой вплоть до её кончины в 87-мдолгие годы шёл по жизни рука об руку, сына вырастил. Сын трудится сейчас врачом в Верхнем Уфалее.

Между тем доучиться в юридическом университете так и не довелось. Окончил с отличием факультет журналистики академии имени Ленина. Работал журналистом в свердловской окружной газете «Красный воин», писал о жизни партийных организаций и военных частей. Публикации получались интересные, нередко удостаивались отметки «Лучший материал номера». Но не было морального удовлетворения от работы. На фронте было единение, коллектив, спаянный одной целью, опасностью, а здесь… Приедешь, представишься заместителю полка по политчасти, а на тебя уже косо смотрят: вот, дескать, за компроматом примчался. Попросил перевести на политработу. С 1964 года трудился в Челябинске. Горком направил инструктором в Советский райком партии. В этой должности работал до 86-гогода. Но в журналистику всё же вернулся. После смерти жены уехал к сыну и трудился в газете «Уфалейский рабочий» корреспондентом.

Нельзя простить

— Вы всё простили немцам, Иван Павлович?
— Я категорически против, чтобы устраивать их могилы на нашей земле. Мы же немцев не звали… Они нам принесли такую беду! 27 миллионов человек погибли, причём главным образом гражданское население. Фронтовые потери — по восемь миллионов с каждой стороны, четыре миллиона наших пленных они уничтожили, голодом заморили, в печах сожгли. В Белоруссии десятки сёл спалили за то, что местные жители поддерживали партизан. Ну как такое можно простить? Есть вещи, которые не прощают.

— Вы бы не пожали руку немецкому ветерану при встрече?
— Ну разве что… чисто формально, из вежливости. Хотя немцы ведь разные. Были и те, кто в послевоенный период вступал в компартию, боролся за то, чтобы искоренить дух фашизма. Кстати, и во время войны были немцы, которые нам помогали, вели агитационную работу.

— В самые тяжёлые моменты фронтовой жизни о чём мечтали?
— О победе. Знаете, Таня, я часто думаю: а что если бы все мои побратимы, погибшие во время войны, сейчас хоть на миг восстали из мёртвых? Они б не узнали жизнь, возмутились бы, упрекнули бы нас: «Как же вы такое допустили? Промышленность разрушена, сельского хозяйства нет, вместо культуры попса одна, 35 процентов россиян вообще не читают книг…» Вот такие грустные мысли. Ну и радостные, конечно, есть. Это счастье — дожить до 65-летия Победы. Встретились с друзьями-ветеранами, выпили по сто граммов фронтовых… Здорово, что пока ещё есть кому встречаться и что нам в День Победы говорят спасибо.

— Всё-таки удивительно: с первого до последнего дня на фронте, на передовой — и ни одного ранения!
— Ни одного! Это всё бабушка постаралась… (Смеётся.)

Татьяна Строганова