Алексей Вишневецкий: «Газета стала виниловой пластинкой». Заместитель председателя СЖР дал интервью челябинской журналистке во время Кубка СМИ на Банном

Алексей Вишневецкий уже успел войти в скрижали истории, как человек, который впервые занял должность заместителя председателя Союза журналистов России (раньше таковой просто не было). Это его первое интервью. Причем, не парадно глянцевое, а о болевых точках. Во времена, когда каждый мнит себя журналистом, таких точек оказалось немало. Судьбы профессии, газет и жанров, блогеры, язык и этика, подводные камни молодости и зрелости... Не очень радостный получился разговор, но предельно откровенный.

Из досье

Алексей Вишневецкий учился в МГУ, выпускник РУДН (специальность «Журналистика»). С 1987 по 1994 год работал в газете «Московская правда», прошел путь от внештатного корреспондента до первого заместителя главного редактора. Трудился в «Российской газете», был шеф-редактором программы «Сегоднячко» на НТВ и ТНТ, на канале «Россия-1» в программе «Честный детектив», ответственным секретарем и заместителем главного редактора в «Парламентской газете». В «Службе документальных фильмов» телеканала «Россия-1» под руководством Владимира Геннадиевича Соловьева за пять лет принял участие в создании тысячи фильмов.

— Новый председатель Союза журналистов России Владимир Соловьев доверил вам должность заместителя... Выбор был не случаен?

— Ни для кого не секрет, что мы учились на одном курсе в университете, и курс был очень дружный. Работать вместе с Соловьевым мы стали только пять лет назад, но и прежде так или иначе наши пути пересекались. Когда возникла идея возглавить Союз, он долго думал, переживал. Достаточно резкая смена амплуа. Человек, привыкший к живой журналистике, прошедший «горячие точки», Кремлевский пул, ведущий информационных и аналитических программ, теледокументалист, и вдруг — председатель Союза журналистов... Статус получиновника, кабинетная работа... Но сейчас у нас кабинетной работы не получается. Больше жизни. Общаемся с людьми, пытаемся решить их проблемы.

— Что с журналистикой происходит, Алексей Константинович? Как бы вы охарактеризовали ее состояние сегодня?

— Да ничего не происходит. Все как всегда. Просто раздвинулись возможности журналистики, а мы оказались к этому не готовы. Вот и делаем какие-то неожиданные открытия для себя. Оказывается, журналистикой занимаются люди, которые не имеют представления об этой профессии. Вернее, им кажется, что они имеют представление, а на самом деле — нет.

Меняются информационные потоки, способ восприятия информации. Мы тоже к этому не готовы. Телевидение пока остается телевидением, поскольку работает, что называется, онлайн. Хотя большинство молодых людей, собственно, телевизор не смотрит. Они воспринимают мир через гаджеты, и телевидение под это пытается подстроиться. Начинает оценивать свои успехи или неуспехи не только по старорежимным рейтингам, которые делают различные агентства, но и по количеству просмотров.

Интернет-журналистика — это что-то странное пока. Она еще не понимает, что делает. Газеты не то, чтобы умирают, они просто имеют такой производственный цикл, который в принципе, конечно, не отвечает темпу времени. Если раньше газета была носителем информации, то теперь она носитель аналитики. Газета стала виниловой пластинкой...

— В смысле — и выбросить жалко, и крутить неудобно?

— Крутить неудобно, но, с другой стороны, сейчас идет всплеск интереса к винилу. Покупают пластинки, проигрыватели. Это считается круто. Мне кажется, газета станет чем-то таким же крутым. И это даже не возрождение, это просто другая жизнь. Шелест бумаги, запах типографской краски... — дорогая игрушка. Дешево — посмотреть за 300 рублей в месяц любую информацию в Интернете и ту же самую газету, кстати, в электронном варианте.

— Неплохой прогноз. Главное — чтобы печатные издания не вымерли к тому времени, когда кто-то их захочет «за дорого» купить...

— Нет-нет, не вымрут. Помните прогноз из фильма «Москва слезам не верит»? «Ничего не будет — ни кино, ни театра, ни книг, ни газет. Одно сплошное телевидение». Этого не произошло. И не думаю, что когда-то будет «один сплошной Интернет». Что же касается интернет-журналистики, тут есть некая опасность, и многие думают, как ее избежать. Сейчас у автора текста появились абсолютно свободные выходы к аудитории. Написал — опубликовал, минуя редактора. Прямой путь к читателю или зрителю. Причем этот путь находят люди, которые никогда не занимались профессией, не обучались, не знают, что такое этика журналистского творчества, психология восприятия аудиторией тех или иных слов и контекстов.

Дело ведь не в том, что должна быть цензура. Но должна быть редактура. То есть профессиональные люди должны стоять на пути между автором и читателем. И это нормально. Все авторы, безусловно, гении, но не все читатели готовы воспринять адекватно то, что эти гении пишут или снимают и выкладывают в Интернет. Можно называть это ретроградством, но, мне кажется, что здесь какой-то порядок должен быть рано или поздно наведен. Мы говорим об этом в Государственной Думе. И председатель нашего профильного комитета озабочен вопросом, как же структурировать блогеров, ни в коем случае не наступая на свободу слова, применить закон о СМИ. Там ведь не только права журналистов прописаны, есть и обязанности. И их достаточно много. А главная — это аккуратное обращение с тем словом и с тем кадром, которые ты представляешь читателю, слушателю или зрителю.

Помните харизматичную историю про начавшуюся в Америке панику, когда по радио прошла театральная постановка «Война миров»? Когда ты имеешь достаточно широкий охват аудитории, можешь ею каким-то образом управлять. А хуже — даже не управлять, а просто создавать хаос. Не имея законодательных рычагов, сложно рассчитывать на то, что все будут соблюдать правила этики.

— Грамотность — еще одна беда. С этим хаосом что делать?

— Сложный вопрос. О грамотности вообще говорить трудно, когда корректоры изжиты, как класс. К сожалению, вслед за шагнувшей за порог безграмотностью появились какие-то допуски, вариативность. Впрочем, возможно, это и есть развитие языка? В конце концов, мы же говорим сейчас совсем не так, как говорили сто лет назад.

— Но так ведь можно дойти до принципа «как слышится, так и пишется».

— Бернард Шоу выдвигал целую теорию по поводу того, как нужно модернизировать английское правописание... Во Франции до сих пор идут филологические баталии. Один и тот же звук там может быть обозначен двумя, тремя, четырьмя разными буквами. Но французы при этом рьяно отстаивают именно это правописание и совершенно не хотят его модернизировать. А мы почему-то допускаем вольности. Общепринятого литературного языка сейчас в СМИ нет. Идет сокращение штатов. На телевидение невозможно устроиться, но в то же время некому работать... Да, сокращают в первую очередь корректоров и редакторов. Остается один человек, он что-то пытается писать, а поправить некому.

Где-то вдруг появляется руководитель, который без корректора работать отказывается. Здорово! Но это исключение, не правило. Раньше выпустить газету без корректора было бы невозможно. Читатели звонили, указывали на редкие «очепятки». Сейчас все расслабились. Считается, что это не главное, главное — понятно, о чем речь. Я с этим не согласен, но пока так.

— А штампов стало больше или меньше?

— Я много работал в программах правовой направленности. На телевидении почему-то считается, что это низшая ступень, и всех молодых корреспондентов отправляют сначала «на криминал». Голову оторвали — нужно об этом написать. Там, дескать, просто. Это абсолютное заблуждение, конечно. И вот приходят молодые ребята, которые на самом деле пишут чудовищно! Нужно пять-шесть лет, чтобы набить руку, но не у всех это получается. Так вот меня удивляет. Они родились в России, когда уже была свобода слова, когда каждый уже мог писать, о чем угодно, но почему-то пишут заметки в духе «курсом Октября». Это я должен так писать, потому что меня так учили. Но я после 91-го года быстро разучился так писать, потому что мне было неинтересно. Молодежь почему-то использует какие-то канцелярские клише, безличные предложения, отглагольные существительные, нагромождает не относящуюся к делу фактуру, пренебрегает деталями... Откуда это берется?! Реально девять из десяти так работают со словом. Редко у кого есть свой слог. Очень редко.

По меткому определению Довлатова, журналистика — это ремесло. Мы не создаем вечных шедевров, статья или сюжет живут один день. В журналистике не бывает прежних заслуг. Если не подтверждаешь свое мастерство, тебя достаточно быстро забывают. Ремесло должно быть простым и понятным прежде всего тому, для кого ты работаешь. Наверное, это похоже на брюзжание мастодонта, но это же факт.

— Ну выпендриваться же хочется...

— А зачем? Это же просто работа. Многие журналисты считают себя какими-то творцами мироздания. Сапожник делает сапоги, рабочий стоит у конвейера. Они же не вешают себе за это звезды...

— Но как имя-то себе делать молодым журналистам? Если не выпендриваться, так и будешь в общей серой массе...

— Не будешь в серой массе! Если, не выпендриваясь, качественно сделаешь свою работу, ее заметят и орден дадут. Не могут не заметить, если будет сделано достойно. Но надо отдавать себе отчет. В России работает, по разным оценкам, от 300 до 500 тысяч журналистов. Ну не могут же все быть гениями. Мне кажется, значительно приятней просто осознавать себя профессионалом. И этого вполне достаточно.

Профессионал никогда не покажет недоделанный сюжет, не уйдет из редакции, пока его материал не будет подписан. Понятно, ты не червонец, чтобы всем нравиться. Но профессионал старается так сделать свою работу, чтобы ему самому было не стыдно. Возможно, сюжет или статья кому-то не понравились, но это не твоя проблема. А если твоя работа вызвала обсуждение, споры с пеной у рта — значит, это успех! И положительные реакции — успех. Значит — не оставил людей равнодушными. Это самое главное.

— Как вы считаете, журналистика — профессия для молодых или для зрелых?

— Репортерство для молодых, очерковость и аналитика — для зрелых. Сначала тебя кормят ноги, потом — имя и опыт. Наверное, странно, если человек бегает за безымянными синхронами, когда ему под шестьдесят. Странно видеть на экране юношу в плохом пиджаке и дешевой рубашке, который пытается рассказать что-то об экономических тенденциях и перспективах. Больше доверия зрелому человеку. Дело не в том, кто лучше: молодой или взрослый. Просто объективно журналист, который сделал за свою жизнь пятьсот интервью, знает больше, чем тот, кто сделал два. Опытный журналист имеет больше прав на обобщения, чем человек, который делает первые шаги в профессии. С возрастом у журналиста меняются подходы к информации, поскольку ему уже действительно есть с чем сравнивать.

Все изобретено, все было, все жанры известны. Любовь, ненависть, предательство, месть... — все это мы знаем еще из легенд и мифов древней Греции. И только сама жизнь подбрасывает какие-то сюжеты, которые надо уметь рассмотреть. А для этого должен быть интерес к своим героям. Нужно не просто задать формальные вопросы, а попытаться прожить с этими людьми часть жизни. И тогда ты сможешь вытащить судьбу, историю. Как правило, это значительно интересней того, что может придумать писатель, сидя у себя за столом.

— А с жанрами сегодня что происходит? Интервью — редко, когда метко, фельетоны и очерки вымерли. А ведь жизнь как раз в них и была...

— Фельетоны умерли, потому что это сложный жанр, требующий не только умения писать, но и чувства юмора. Умение писать, это умение думать, ручка — продолжение мозга. Чтобы написать хороший фельетон, надо включить мозг. Не хочется, некогда, клиповое мышление, сложно сосредоточиться...

— Но, может быть, все-таки не в сложности дело, а в никому ненужности? Трудно себе представить сегодня СМИ, которое бы решилось фельетон опубликовать... Даже интересные человеческие истории не востребованы.

— Читателями востребованы. Что же касается учредителей СМИ... Ну классика — коммерция наступает на журналистику, и журналистика всегда проигрывает. Будет ли возрождение жанров? Не знаю, пока сложно сказать.

— Лонгрид — добро или зло? Хорошо это — предлагать читателю большой материал?

— Безусловно, хорошо. Те, кто воспитан на клиповом мышлении, более 10 строк крупным шрифтом уже не воспринимают. Но мы же не можем ориентироваться только на них. И 30 лет назад не все большие материалы читали. Смотря как написано, смотря какая тема, заголовок, подача, фотография, мастерство автора. Если написано классно, дочитаешь до конца. Если плохо — никто не заставит.

— Какое лицо журналистики прекрасней: женское или мужское?

— Смотря для чего. Для информационных телепрограмм, мне кажется, женское лицо больше подходит, поскольку их смотрят в основном мужчины. Для аналитической программы предпочтительней мужское лицо. Женские тексты более ажурные, возможно, несколько путанные, но это может быть и неплохо. Женщина видит картину в целом, обращает внимание на множество мелких деталей. У мужчины взгляд более концентрированный. Но на самом деле, успех, конечно, зависит от таланта, мастерства и отношения к профессии.

— Возможно, все это вскоре совсем не понадобится. Время от времени доносятся вопли: «Журналистика себя изжила! Материалы будут писать роботы».

— Это все ерунда! Мы же наблюдаем компьютерный кинематограф, но при этом почему-то актеры в нем остаются. Роботы и в шахматы играют, но гроссмейстеров это не отменяет. Многие ли болеют в матче с компьютером за компьютер? Конечно, я ужасно завидую людям, которые пришли в нашу профессию в компьютерную эру. Намного удобней и быстрее стало работать. Роботы облегчат задачу, но полностью заменить журналиста... Компьютер вряд ли сможет взять интервью у матери, потерявшей сына.

— У вас завидный послужной список. Где вам было интереснее всего работать?

— Я работал везде, где было интересно (смеется). В этом плане я счастливый человек. Мне все нравилось: ежедневные, еженедельные программы, газеты... Везде был драйв.

— Есть материал, которым гордитесь?

— А мне просто не стыдно ни за один.

— Журналистские премии, победы в конкурсах — это важно?

— Для меня — нет. Вопрос в том, что за премия. Возьмем, к примеру, «ТЭФИ». Раздается странным образом, какой-то междусобойчик... По-моему, уже не очень прилично эту премию получать.

— Сейчас коллеги-телевизионщики на вас возьмут и обидятся...

— Ну, пожалуйста! Пускай обижаются. Это мое мнение. Соловьев сказал президенту России, что нужно ввести звание «Заслуженный журналист». Президент предложение поддержал. Мне и еще тысячам журналистов эта идея нравится, а, например, Владимиру Познеру не понравилась. Нашлись острословы, тут же предложившие ввести звание «Народный пропагандист». Ребята, ну вы поработайте в региональной газете, без миллионов, без набора статуэток, как у Познера. Я ничего не имею против успешного журналиста, открывшего, к примеру, ресторан, каждый делает бизнес, как умеет. Но для человека, который всю жизнь отдал профессии, думаю, важно получить звание «Заслуженный журналист».

— А какой вы руководитель?

— По-моему, очень хороший! (Смеется) Но меня почему-то многие боятся. Мне кажется, что я справедливый, но говорят, злой...

— Обидно?

— Обидно, но другим виднее. В зеркале же мы не себя видим, а свое представление о себе. Во всяком случае, где бы я ни работал, всегда считался эффективным руководителем.

— Должен руководитель быть великодушным?

— Да.

— И как это сочетается со «злостью»?

— Просто у руководителя должен быть невеликодушный заместитель. Это вот у нас с Соловьевым так...

Татьяна Строганова.

Фото Людмилы Ковалевой и Алексея Вишневецкого (FB)