Памяти журналиста Всеволода Смирнова

Всеволод Смирнов чем-то напоминал гайдаевского Шурика: интеллигентного студента в очках с правильной, рассудительной речью. И, как Шурика, его все вокруг называли по имени. Просто Сева. Он не возражал. Напротив, кажется, даже поощрял. Вспоминая о каких-то своих диалогах со знакомыми, непременно упоминал, как к нему по-простому обратились. Почему упоминал? Наверное, если так, по имени, это казалось ему теплее, душевнее, ближе. И ещё из-за того, что от этого появлялось ощущение какой-то временной форы, что он ещё молод и у него многое впереди...

Сева упорно не хотел обрастать годами, вовсе не рассматривал возраст как богатство. И действительно, в его поступках часто проявлялась сама "детскость" - непосредственность и незащищённость. Вспоминается ещё одно качество, больше присущее молодым, - любопытство. Оно было не столько профессиональным, как у любого журналиста, сколько естественным. Так бывает у детей, познающих мир. С возрастом эта черта характера притупляется или исчезает вовсе. Но он не мог (да, видимо, и не хотел) "выключать" ее после работы, как за ненадобностью гасят лампочку. Поэтому у него получалось задавать вопросы, располагать к себе собеседника своей заинтересованностью.

Это любопытство заставляло также искать выход в большой мир - ходить на премьеры, обсуждать спектакли, фильмы, книги, подпитываться флюидом творчества. Такой была его потребность. Он поехал на "Поле чудес" и стал финалистом, когда ведущим там был Влад Листьев (даже внешне они чем-то похожи). Он охотно помогал оргкомитету "Светлого прошлого" искать в Челябинске (и особенно в заводской среде)  героев, достойных статуэтки Эрнста Неизвестного. И этим тракторный завод тоже обязан ему. Тем, что был его ньюсмейкером и создавал информационные поводы, довел до ума проект о "железных актерах" предприятия. Когда у инженерного корпуса областное ТВ воспроизводило историческую  встречу юбилейного трактора, он, чтобы участвовать в массовке, пришел одетым по моде того времени - в кожанке, смешном берете, с фотоаппаратом-лейкой на шее. Ещё "пригнал" для достоверности представительский ГАЗ-21, отливающий на солнце черным лаком. Причем абсолютно бескорыстно, как делал многое и до того - за чистый интерес. К материальной стороне жизни Сева вообще относился очень по-философски. Получая перед зарплатой очередную платёжку из бухгалтерии, недолго всматривался в цифры, потом небрежно отбрасывал в сторону: мол, чего там увидишь нового? И этим тоже был сложнее стереотипов. Как будто занесло его к нам откуда-то из других краев и лет.

Ещё, как немногие, он остро ощущал дыхание истории, видел ее в вещах, старых газетах, каких-то древних и ненужных, на первый взгляд, предметах. И когда его просили изрядно уменьшить эти редакционные запасы "старья", он не просто не соглашался, а сражался за каждую бумажку, как лев, доказывая ее ценность и право остаться нетронутой.

О Челябинском тракторном и его технике он знал, кажется, всё, и его знаниями на работе часто пользовались. Просили: "Сева, подскажи, пожалуйста". Он доставал из многочисленных стопок, разложенных на рабочем столе и около него, журналы или книги, находил свои пометки,  с бухгалтерской точностью выдавал нужный ответ.

Как-то журналисты  "Маяка"  Стиллавин и Вахидов для своей авторской программы "Большой тест-драйв" снимали сюжет о танке ИС-3, в качестве соведущего попросили поучаствовать кого-то из заводчан. Зная о любви Всеволода к "публичности", предложили в комментаторы его: он не боялся камеры, умел ёмко говорить. И, самое главное, знал предмет. Получилось действительно интересно. Наш коллега совсем не стушевался и не проигрывал ни в чем московским "звёздам", достойно справившись с возложенной на него миссией. Не так давно я нашел на You Tube эту съёмку и ещё раз убедился: камера любила Севу, оставив о нем очень трогательную память.

А ещё Сева был патриотом своего тракторного завода. Так и говорил: "Мой завод". Очень переживал, когда резали на металл главный конвейер. Горячился: "Ведь это его сердце!" И мне, наверное, не единственному, казалось тогда, что этот тандем вечен - он и завод, что здесь его настоящий фундамент. Выбей его из-под ног, и поплывет человек, зашатается, как на зыбком болотце. Оторвать Севу от проходной было - все равно, что вырвать дерево с корнем.

...Последний раз мы разговаривали с ним полгода назад. Вынужденный уйти с работы из-за бесконечных больничных, он не жаловался и не роптал. Сдержанно сказал, что болезнь разделила жизнь на "до" и "после", но надеется, что ему станет лучше после второй операции, которая откладывалась из-за нахлынувшей на мир заразы.

Хоронили Севу 1 июня, в день рождения его завода. Но остались его публикации, в том числе на любимые им исторические и технические темы. И в этом, конечно, привилегия журналиста, потому что, когда он уходит, остаётся его слово, которое напоминает о его мире, даже о манере говорить и думать. И когда кто-то будет вновь обращаться к его публикациям, чтобы почувствовать вкус времени или открыть что-то новое для себя, обратит внимание на имя под статьей. Что может быть лучше для автора, чем эта память?